её влюблённые глаза не двигались, расширенные зрачки затягивали в себя, даже ладошки вспотели от волнения. ну хорошо, вздохнул он, и они пошли на кухню. она села рядом, достала сигареты и тихонько закурила, не сводя с него настороженного и любящего взгляда. она даже не моргала - всё смотрела и смотрела, как он повязывает передник (с Бэмби, она подарила его ему после самого первого раза, а то он закапал любимые светлые джинсы), нарочито громко гремит кастрюдями и сковородками, мокро звенит вилками и ножами в раковине. в воздухе запахло средством для мытья посуды. она поморщилась, и он включил вытяжку. как ты хочешь сегодня? - спросил он громко из-за шума вытяжки. её лицо осветилось улыбкой, которую он так любил - пока её не стало вызывать только одно. теперь он её боялся и старался не смотреть. наверное, с картофельным пюре и грибами, медленно сказала она. потом, подумав, добавила - ты только не обижайся. и затянулась сигаретой. не буду, сказал он. - но, может, всё таки не сегодня? давай хотя бы через пару дней, а? ведь так мало осталось... а пюре с грибами я тебе и так сделаю. вкусное.
она непонимающе посмотрела на него.
да нет, ничего, вздохнул он. и стал чистить картошку.
пока жарились грибы, он готовил соус и салат. он мог сделать всё быстрее, но старался оттянуть самое последнее, то, что ей было от него нужно. руки делали всё сами, он ни о чём не думал. просто тщательно нарезал огурцы и помидоры, смешивал грибы с луком, помешивал пюре деревянной ложкой. он ни разу не обернулся, но знал, что она курит и следит за каждым его движением. и болтает ногами. огромное фарфоровое блюдо (он всегда удивлялся, как в неё, такую худенькую и маленькую, столько влезает) постепенно заполнялось океаном жёлтого пюре, на котором чернели горы из грибов и салата. я как бог из каких-нибудь чукотских мифов, хмыкнул он про себя, забывшись. какая-нибудь великая утка или морж-отец. ну или... и осёкся, вспомнив, что ему сейчас надо будет сделать.
наконец, он напустил на свой мирок дождь из кинзы и петрушки. придирчиво посмотрел, нет, вроде бы всё. что ж, пора.
он достал из ящика стола огромный зазубренный нож. какая прелесть, захлопала она в ладоши, увидев его когда-то на витрине. для-о-ма-ро-в - по слогам прочитала она и улыбнулась - это мой подарок тебе на все дни рождения, которые я пропустила из-за того, что мы не были знакомы... мой крабик. и мило хихикнула. он впервые воспользовался им тем же вечером. удобно? - заботливо спросила она. ещё бы, натянул он резиновую улыбку под мёртвые глаза, совсем другое дело. вот что значит техника. она поцеловала его в губы, и они занялись любовью прямо на столе. да... тогда они ещё трахались, с грустью вспомнил он. а теперь ей от меня нужно только одно. ладно, неважно. раньше начну, быстрее кончится. он снял майку и аккуратно сложил её на стуле. на столе уже стоял маленький тазик. он склонился над ним и приставил кончик ножа к одному из бесчисленных шрамов на груди. резко выдохнул и с силой надавил. сзади сдавленно ойкнули - она никак не могла привыкнуть. тело как будто плюнула кровью, она хлюпнула об дно тазика одним комком, за которым сразу зажурчали тугие струйки. с таким же звуком бабушка выдавливала молоко из коровы в ведро, когда он был маленьким и жил в деревне. он улыбнулся, вспомнив вкус порного молока, и тут же почувствовал солёный едкий запах собственной крови. его чуть не стошнило, он побледнел и зацепил зазубринами рёбра. действуя лезвием как рычагом, он расширил дыру в груди достаточно, чтобы залезть туда рукой и вытащить сердце.
то есть то, что от него осталось.
неуклюжий бесформенный обрубок оказался совсем маленьким. этот кусочек его души бился абсолютно бесшумно, и ему показалось, что у него на руке сидит маленькая морская свинка, испуганная, с чёрными глазками-бусинками, и дрожит, дрожит, дрожит... он снова вздохнул, ощущая вспотевшей спиной жадный и любящий взгляд.
пожалуй, тут только на два раза и осталось, думал он, взвешивая на ладони когда-то большое сердце - как обычный шмат мокрого мяса. потом - была не была - положил его на деревянную доску, где уверенно разрезал на два куска, один чуть больше другого. тот, что поменьше, он осторожно положил обратно в дыру между рёбрами. грудь захлопнулась как устрица, втягивая боль обратно в себя. она беззвучно поднялась и тронула его за плечо. он медленно повернулся, и она нежно слизала кровь, оставшуюся на коже и ноже. как пенки, которые я выпрашивал, когда мама делала варенье - против воли улыбнулся он, и она ответила ему любящей улыбкой, от которой он не успел отвернуться.
с каким-то злым остервенением он начал нарезать оставшийся кусок на тонкие полоски, глубоко вдавливая нож в дерево. потом положил их на край блюда и поставил всё это на стол перед ней. ешь, а то остынет - сторого сказал он. хорошо, любимый, ответила она и изящно взяла вилку.
вкусно? - спросил он, когда блюдо снова стало белым. ещё бы, облизнулась она и посмотрела на него голодными глазами. только мало - и вытерла салфеткой струйку крови из уголка рта. солнце, но ведь почти ничего и не осталось, терпеливо проговорил он. я знаю, жалобно протянула она. но, может, ещё хоть кусочек? пожалуйста... очень-очень хочется. он вздохнул. там на один раз и осталось, любимая. на последний понимаешь? ага, грустно вздохнула она. так мало... жаль, у тебя такое вкусное сердце. самое-самое вкусное. ты самый лучший. я так тебя люблю.
я тоже тебя люблю. можно твою сигарету?
они с ментолом.
да какая разница.

он вышел на бвлкон и затянулся холодным ментоловым дымом. ну вот почти и всё, сказал он засыпающему городу. ты извини, но осталось только на раз. ну, может, на два. и всё - как мне жить без сердца? так что скоро я уйду... ты тут не скучай без меня, ладно? и позаботься о ней, хорошо? она же не виновата, она хочет как лучше. и я ведь её люблю...
он затянулся ещё раз и подумал, как хорошо, что это не последняя сигарета. я бы тогда стоял, пытался насладиться ей как-то по особому, думал о чём то грустном. пафосно так, сентиментально. а сейчас я просто курю, потому что впереди есть ещё немного жизни, немного времени, которое можно тратить. хотя бы на то, чтобы просто курить.
он бросил окурок, и тот маленькой звёздочкой полетел с балкона. в этот момент что-то острое ударило его под лопатку. резкая боль парализовала его тело, он не мог пошевелиться, а острые птичьи когти сжали его сердце и выдрали наружу. он согнулся от боли, и что-то сильно толкнуло его через стекло, вниз, к городу, на холодную улицу. в полёте он перевернулся на спину и увидел, что она держит в руке последний кусок его сердца. она улыбалась ему самой красивой и самой любящей из всех улыбок.
он упал на промёрзший асфальт и битое стекло. дыра в спине точно накрыла недокуренный им бычок, и тот сжигал живое мясо. все его кости были переломаны, гниющая боль пульсировала во всём теле, он не мог пошевелиться - но он был жив, пока живо было сердце. я люблю тебя, прошептал он, глядя на единственный огонёк высоко вверху - окно кухни. доедай, и я, наконец, высплюсь, подумал он, коченея от холода. но время шло, свет в огне погас, а он всё дышал и дышал, и его волосы покрывались инеем... наверное, ты оставила немного на потом, любимая. глупая... я бы и так отдал тебе всё до конца, неужели ты не поняла, любимая? просто я не хотел, чтобы у тебя заболел животик... только и всего. а ты меня опять не поняла, думал он, и корчился от холода, и сгорал от боли в переломанных костях, и шептал вверх - любимая, любимая, люблю тебя...